…Вспоминать лучше — в стихах.

Память дискретна, в ней есть пустоты, и нет длиннот. Потому что время неукоснительно вымарывает все, что не выдерживает его редактуры.
Мемуарист-прозаик чаще всего заполняет пробелы воображением, и художественная логика фабулы становится достоверностью содержания.
У поэта импульсы памяти резонируют с ритмом и звуком — и приводят в движение воздух между словами, этот ветер времени…
Но есть мемуары-фантазии, мифотворчество субъективности, когда читатель-свидетель вскидывается удивленно или возмущенно, потому что «всё было не так!»
Ахматова была в ярости от «Петербургских зим» Георгия Иванова.
После смерти Довлатова возник своего рода жанр опровержений написанного им.
При этом читающий не замечает, как мемуарист спровоцировал его самого «нырнуть в память»: он, может быть, и не хотел вспоминать, но приходится. И он тоже «врет как очевидец», пребывая в полной уверенности, что говорит правду и ничего, кроме правды…
Заглавие «Спичечный коробок», на мой вкус, замечательно подошло бы книге воспоминаний. В стихах.
Мне всегда представлялось, что муза памяти посещает Евгения Рейна часто и к взаимному удовольствию. И что поэтому во многих его стихах прошлое — не материал для сюжета и не подручное средство для создания выразительных деталей и подробностей, но элемент поэтики.
Так и здесь — особенности ритма, лексики, интонации сразу сообщают, о ком начинается, о ком пойдет речь. За шестнадцать строк до «рюмки “граппы” и чашечки черного “мокко”», этой цитаты из фильма «Прогулки с Бродским».
Расстоянием образ раздваивается. Воспоминания Рейна двойственны откровенно, чуть ли не демонстративно. И всякий персонаж там — и реален, и выдуман одновременно. Вспоминающий и вспоминаемый переплетаются, срастаются, не разделить: кто — где? И это естественно, потому что тот, с кем столкнула — свела в дружбу — судьба, был частью твоей биографии, твоей жизни, о которой лучше, то есть достовернее тебя никто не знает и знать не может. И в ней события группируются в последовательности далеко не всегда хроно-логической, не по логике времени, но по внутренней взаимосвязи, по созвучию…
Чтобы запомнить текст дословно, его надо перечитывать снова и снова, пока не получится. Прозаический — в несколько раз больше, чем стихи.
Происходящее — однократно, неповторимо. Оно остается фрагментами. При взгляде со стороны — не самыми значительными. Но и фрагменты эти не застывают бездвижно, а легко меняются местами, чем их больше, тем бессчетней, говоря математически, количество их сочетаний.
Мне и самому становилось поначалу не по себе, когда читал в разное время сочиненные Рейном стихи-воспоминания о нашем общем друге и о событиях, которым тоже был очевидцем и соучастником. Одни и те же вещи всякий раз выглядели иначе, менялись ракурс, дистанция, освещение, и — при вглядывании и вдумывании — оставались собою, отбрасывая внешние сходства-несходства…
«Приходи к “Флориану”, когда стемнеет»… Да где же еще и встречаться двум бродяжным стихотворцам-петербуржцам, как не в Венеции, городе-рифме. Впрочем, она тоже не названа по имени, но лишь замыкает затерянное в пространстве двустишие. Не потому ли двустишиями написано и все стихотворение …
Не потому ли сквозь близкое видится дальнее. И хочется опознать, разглядеть, хотя бы огоньком сигареты, пламенем спички, — кто таится в тени сумерек. Сомкнувшихся, когда последняя спичка коротко вспыхнула и тут же истаяла под неуловимым порывом. А вокруг — ни души. И не у кого прикурить…